Дверь с шумом открылась, брякая ведром и швырнув швабру на стенку, в комнату вошла Николаевна. " Хорош дрыхать. Мне убирать надо" громко объявила она. Было совсем рано. Протирая глаза, обитатели палаты зашевелились. Кто то уже поднялся с кровати. " Николаевна, у меня голова болит, всю ночь не спала", просящее вымолвила женщина с виду лет тридцати, с бледным воспаленным лицом.-- Давай, давай выспишься". Некоторые не проснулись. Николаевна подошла к одной кровати и затормошила лежащую там женщину.—"Светка, тебя что не касается? Шевелись." Женщина поднялась, накинула халат и, хромая вышла из комнаты.
Коридор был пустой. В других комнатах еще спали. Присесть было негде. Обитатели палаты столпились возле двери. Убрав палату, Николаевна вышла в коридор. "Пока не высохнет не заходить" скомандовала она, и зашуровала шваброй по коридору. Женщины поспешили в стороны.
В пол девятого был завтрак. Столовая была небольшая. Стояли три деревянных стола, рядом
скамейки. Всем мест не хватало. Ели по очереди, по несколько палат. Тем не менее иногда кто то оказывался без места. На сей раз без места оказалась Марфуша, девушка—инвалид вся поморщенная, нелепого телосложения, с помутневшим непонимающим взглядом. Она растерянно суетилась между столами. Остальные, между тем уже ели. Ее заметила женщина в белом халате. "Садись, не то с носом останешся" буркнула она Марфуше. Но поскольку та продолжала крутится возле стола, подошла и усадила, заставив кого то подвинуться. " Валя, а что есть, тут нет ничего" ... Еду уже не подавали. Чтоб не морочить себе голову Валя подвинула Марфуше чью то тарелку с недоедками, "Уже все съели, где я тебе возьму". Марфуша долго молча смотрела на тарелку. Затем разрыдалась. Ушла.
Другая палата была маленькая и напоминала вагонное купе. С двух сторон в два яруса размещались кровати. На одной из них лежал парень лет тридцати худощавый, бледный с живым, выразительным взглядом. Облокотившись головой на руку, он разговаривал с соседом напротив внизу. Говорили о футболе, что показывали вчера по телевизору. Небольшой телевизор стоял и здесь, в комнате. Но не работал. "Ваня, а что там?" спросил сосед, показывая на телевизор. Ваня рассказал про причину, чего то там не хватало. Кто то обещал принести. "Но сделать то можно?"—" Сделаю наверно" ответил Ваня и попросил, "Егорыч, узнай что там на обед. И если что чаю принеси. .Егорыч пообещал и вышел из комнаты.
У Вани не действовали обе ноги. С кровати он не вставал. Сюда приносили ему еду, сюда приходили его проведать. Здесь, в этой тесной комнатушки вот уже несколько лет проходила фактически вся его жизнь.
Когда то была нормальная жизнь. Друзья, общение, надежды... Но однажды попал в аварию. Остался инвалидом. И все перевернулось. У друзей своя жизнь. Беда никому не нужна. Сюда он сам попросился. Не хотел причинять лишнего страдания матери. И настоял на том.
Оставаясь недвижимым Ваня был общительным, интересующимся, деятельным. Рядом с его кроватью на подоконнике стояли всякие коробочки с деталями, инструменты, паяльник, платы радиоприемников. Он почти всегда что то делал.
Довольно часто его навещала мама. Невысокая, седая женщина. Приносила что ни будь, еду или какие ни будь вещи. Сидела возле него. Рассказывала про дом, знакомых, друзей. Ваня все с интересом слушал, спрашивал и перебивал когда она начинала плакать. В такие моменты он обычно просил ее что то принести, кому то что то передать. И никогда не проявлял каких бы то ни было причин для жалости к себе.
Самым неприятным для него была невозможность удовлетворять насущные потребности. Ведь он самостоятельно не мог и в туалет сходить, Вынужден был пользоваться обслуживанием здешних работниц. Просто нестерпимо больно было терпеть такую помощь от женщин. Но виду он почти никогда не подавал.
Вообще выдержка его не позволяла видеть его внутреннее состояние. Никто не знал, что происходит в его душе.
В выходные посетителей было больше. Приходили родственники, знакомые. Но некоторых обитателей этого заведения не навещали почти никогда. Никто не приходил к Марфуше. Сюда она поступила из детдома. Иногда кто ни будь из посетителей обращали на нее внимание. Ее о чем то просили, расспрашивали, угощали. Она к этому давно привыкла. И в этот раз она сидела здесь на скамейке. Рядом подсела Света. К ней сегодня тоже не пришли. Обычно ее навещали мать, сестра, еще кто то. У Светы были полупорализованы рука и нога. При разговоре сводило губы. Несмотря на это она была красива. Какая то женщина, из посетителей заговорила с ней. Пораспрашивала, наговорила комплиментов, а затем достала из сумки красивый бело-синий поясок и протянула Свете. " Зачем, не надо" возразила было Света.—"Возьми, возьми он тебе идет". Света поблагодарила и завязала поясок на талии. Он действительно оказался кстати. Весящий большой халат сразу приобрел форму. "Как он тебе идет!" искренне доброжелательно заметила подошедщая женщина с седой аккуратной прической. "Да ладно Вам, Зоя Алексанровна", едва смутившись ответила Света. Зоя Александровна подсела рядом с ними. Погладила Марфушу, которая глядела уставившись на молодую пару, к кому то пришедшие. "Скоро мы тебя замуж выдадим" съязвила в ее сторону, проходящая рядом Николаевна. Марфуша сейчасже "спрятала" взгляд. "Почему они с нами так?!" горестно произнесла Света, когда Николаевна удалилась. Зоя Александровна только похлопала ее по плечам.
Учреждение это, дом инвалидов было небольшое. Всего тут проживали человек пятьдесят. Обслуживали их всего двенадцать работающих. Одновременно, в одну смену работали две санитарки уборщицы, одна на кухне и одна на кухне и в прачечной одновременно.
Николаевна, санитарка с надменно тупым выражением лица. К подопечным относилась как к предметам собственного самоутверждения. Она просто не упускала случая не унизить кого то, показать что ей на него(нее) начхать.
Ее напарница Татьяна, не менее циничная, имела еще и издевательские наклонности.
Бездушно—циничное отношение к проживающим здесь несчастным людям давно стало здесь привычным, само собой разумеемшимся явлением.
Еще в одной комнате проживал лишь один человек. Инвалид войны, без обоих ног, передвигающийся на каталке. Большая часть жизни его прошла перемещаясь по подобным учреждениям. Звали его Николай Петрович. Здесь ему эту комнатку дали не сразу. Пришлось не мало за нее побороться.
Каждый день он выезжал от сюда куда то, отталкиваясь руками от пола. Его встречали на улицах, разговаривающим с разными, его возраста мужчинами, в основном возле пивных.
9-го мая он прикреплял на потертый пиджак все имеющееся награды и выезжал на каталке далеко, где возле мемориала встречались ветераны. Туда, в такой день приходили многие, нафраншенные, увешанные регалиями, с семьями, со знакомыми.
Вспоминали, выпивали…Раз подошел к нему один пьяненький капитан. Предложил пройти к ним присоединится. Николай Петрович вежливо отказался. Подошедший спросил было, где воевал, как все случилось. Николай Петрович в таких случаях терялся, губы дрожать начинали. Как рассказывать, с чего начинать?! Да стоит ли? Подошедший, между тем скоро перешел на описание собственных доблестей. Где бывал, воевал. Кем командовал, за что ордена получал. Рассказом тем он Николая Петровича довольно утомил. Затем похлопал по плечу, как старший, знающий некоего недотепу. И вернулся к своим. Больше Николай Петрович никогда ни к кому не приближался. Останавливался один где ни будь на удаление. И, уставивши взгляд куда то в одно место терзал душу воспоминаниями.
Проживающие в учреждение нуждались во многом. Многие не могли обслуживать себя. Испытывали физические страдания. Нуждались в особом внимание. Порой отдельно сказанное слово могло морально, буквально спасти человека. Или морально уничтожить. И несмотря на то, что нужда в таком внимательном, человеческом отношение практически никогда не встречала понимания, она, тем не менее, иногда непроизвольно вырывалась наружу.
К концу смены Николаевна обычно спешила закончить работу. В комнате, на сей раз она застала одну Свету. Та , сидя на кровати, облокотившись на тумбочку, что то писала. "Давай выпуливай! Расписалась тут, грамотейка" скомандовала она. Но, обычно не протестующая внешне Света, на сей раз взорвалась,--"Почему ты так со мной разговариваешь?! Почему это я должна выпуливать?!". Николаевна, грозно облокотившись на швабру обрушила на Свету запас хамства и гнусности: "Да ты кто такая?! Кулема хромоногая. Кому ты нужна?! Спихнули вас сюда, на нашу голову. Мы вас обслуживаем, так вы еще и недовольны." И нарочито бесцеремонно заорудовала шваброй. Света едва успела убрать ноги. Затем рухнула лицом в подушку и, захлебываясь плакала.
Николай Петрович жил вообще обособлено. Мало с кем здесь общался. Разве что по делу. Иногда его навещали. Мужчины в годах, небритые, прокуренные. В основном это были знакомые по пивным. Но чаще Николай Петрович сам выходил отсюда. Катил по коридору мимо кухни и бытовки. Дальше умудрялся спрыгивать по нескольким ступенькам, если некому было помочь. На улицах его можно было встретить в самых разных местах.
На сей раз его чуть не сшибла, выбегавшая из бытовки Татьяна. Она оживленно болтала о чем то с напарницами, зачем то выскочила и едва не сбила Николая Петровича. Перескочила на другую сторону, по привычке выругалась,--"Черт вас носит, путаетесь под ногами. И захохотала. В унисон ей засмеялись обе ее напарницы.
Николай Петрович уставился на них немигающим взглядом. Они даже смеяться перестали,--"Ты чо, Петрович?" Но Петрович не реагировал, продолжал смотреть как будто сквозь них. Если б они знали, что он в тот момент видел?!
… А видел он небольшой домик с оградкой, дерево, закрывающее тенью пол дворика, петляющую дорожку, уносящуюся мимо других домиков к речке. Мать, исстрадавшуюся за него мать. Еще Варьку… невесту. Они как раз собирались пожениться. Война разрушила все планы.
Взяли его в первые же дни. Потом был вокзал.. Мама не сдерживала слез. Что только не говорил он ей!. Что вернется с победой, что растить ей внуков…Варька была рядом. Крепко поцеловались на прощанье. Из вагонного окна он долго видел их на перроне. Поезд вез долго. Потом ехали на грузовике. Грузовик тот он запомнил лучше. Он несколько раз заглушался в дороге. Когда остановился в очередной раз, никто не тронулся с места. Все ждали, что сейчас поедут дальше. Но тут вышел лейтенант,--"Ну чего ждете? Приехали. Разбирай инструмент." Вооружившись лопатами солдаты прошли еще несколько сот метров по полю, на котором видно было в разных местах таких же как они роющих окопы. А дальше была собственно война…
Соседом справа, в окопе был пулеметчик, мужчина уже в возрасте, круглолицый, с усами. Слева, на удаление видны были такие же солдаты с винтовками. В какой то момент впрыгнул в окоп, рядом с Петровичем парень. Поправил съехавшую каску и сразу обратился: "Соседи значит, вместе воевать будем." Протянул руку, представился. Звали его тоже Николай.—"Теска значит"--. Они было разговорились. Но послышался свист, а затем где то разрывы. Через какое то время Петрович поднял голову из окопа и увидел, прямо на них перли стальные чудовища. Он невольно подался назад и уперся спиной в стену окопа. В это время сзади раздался грохот. Прямо через их головы била наша артиллерия. Потом на какое то время притихло. Солдаты в окопе стали выпрямляться. "Ну вот видишь, уже повоевали" подбадривающе изрек Колька. Николай Петрович не мог сдержать слез и обнял Кольку.
Однако вскоре опять загрохотало. Разрывы были слышны везде и дальше и ближе. Земля дрожала, пыль с дымом и землей закрывала видимость. Опять заработала артиллерия. Взрыв раздался рядом, справа. Когда дым рассеялся, солдаты обернулись в ту сторону. Усатый пулеметчик лежал головой на пулемете, какие то люди уже спешили к нему.
Все, в окопе выставили вперед винтовки. Колька только успел сказать: "Ну началось?" Все вокруг свистело и грохотало. Несколько разрывов сразу сотрясли землю в окопах. Затем грохнуло совсем рядом. Петровича отбросило в сторону и засыпало землей и всем, что осталось от Кольки. Заняв прежнюю позицию, оглушенный ужасом Петрович лихорадочно жал на курок. Пыль смешалась со слезами, ничего не было слышно. В это время раздался взрыв, его подбросило, а приземлился он на кровать.--
…Да, так он это и запомнил. Упал на мягкую кровать. Перед ним суетились какие то лица. Потом он разглядел белые халаты, услышал речь и все понял.
Ему ампутировали обе ноги под самое основание. Повреждено было почти все…
Первую попытку самоубийства Петрович предпринял еще в госпитале. Порезал вены, но вытащили тогда.
Потом вернувшись домой остановился как то возле Варькиного дома. Несмотря ни на что не принимал мысли, что все кончено. Долго стоял он там, полагая что увидит, выйдет… Не дождался, никто не вышел.
И тогда, в ярости на все, на себя бегом покатился вниз, к речке. Опрокинулся лицом в воду. Кто то заметил, вытащили.
Один лишь человек беду эту целиком принял на себя,--мать. Что ей старушке выпало, как не маялась? Да долго и не протянула она. Всего через несколько месяцев похоронил Николай Петрович маму.
Ну а затем пошел по казенным учреждениям…
Обо всем этом думал Петрович, уставивши горький взгляд в обитателей бытовки. И еще о том, чего не знают эти охамевшие тупицы!
Помочь по нужде Ваня обычно просил Егорыча, соседа по комнате. Но тут его долго не было. Ваня попросил проходящего мимо соседа с другой комнаты. Но тот толи не понял, то ли не захотел себя утруждать и сказал санитаркам. Через какое то время в палату зашла Татьяна с судном. "Ну давай.", обратилась она к Ване, подставляя судно. Ваня попросил ее выйти. "Да чо там! Не видела я что ли. Стыдливый"—"Выйди!" озлоблено произнес Ваня. Татьяна засмеялась и заняла вызывающе хамскую позу. У Вани на глаза навернулись слезы. В этот момент в комнату зашел Егорыч. Ваня обратился к нему, "Помоги". Егорыч подошел к Ване. Но Татьяна не уходила. Поняв в чем дело, Петрович попросил ее,-"Ну выйди Тань" Танька наоборот вызывающе встала напротив и смеясь уставилась на Ваню.
Потом, когда экзекуция закончилась и все ушли, Ваня выдернул из под себя простынь и завязал на шее. "Нет, только умереть! Ни за что не жить после этого!" Другой конец простыни привязал к спинке кровати. Попытался упасть. Не получилось. Только голову сдвинул в сторону и она повисла в петле. . Никаких других возможностей не было. Ваня изо всех сил стягивал петлю руками. Все было напрасно.
В этот момент в комнату вернулся Егорыч. Подскочил к Ване,-"Ты что!"-- "Отпусти! Не мешай! Какая к черту жизнь!"—И Егорычу нечего было ответить на это.
Экстремальное это происшествие не повлияло тем не менее на циничный уклад проживания в учреждение. Не слышно было ни намека на осуждение или извинение, ни сожаления. По прежнему доминировало хамски-циничное обращение с обитателями.
Завтрак был роздан, но кто то не пришел. Порция оставалась лишней. " Ну опять за вами бегать! Выброшу к черту!" декламировала кухонная Валя. " Светы чего то нет" произнес кто то. –"Сбегай, скажи. А то выброшу"—Кто то пошел узнать в сторону комнаты. "Вечно бегать за ними" продолжала возмущаться Валя. "Черт их побери, я б их накормила!", поддерживала ее Николаевна.
С дальней стороны коридора послышался крик. Несколько человек побежали узнать что там. У дверей комнаты стояла Марфуша, уставивши испуганный взгляд в комнату. Подбежавшие заглянули внутрь. Посреди комнаты висела Света. Ноги ее едва не касались пола, бело-синий поясок плотно передавливал шею, к посиневшему лицу прижималась, сорванная с крюка люстра.
