<i>Он повернулся и пошел обратно. Кулак не изменился. И никто
не изменился. Как он ни старался втолковать им, они  ничего  не
поняли и, кажется, ничему не поверили.

Мертвяки  бабам  служить не могут, это ты, Молчун, загнул,
брат, втроем не разогнуть. Бабы мертвяков до полусмерти боятся,
ты  на  мою  посмотри,  а  потом  рассказывай.  А  что  деревня
потонула, так это же Одержание произошло, это ж  всякий  и  без
тебя  знает,  и при чем тут твои бабы -- непонятно... И вообще,
Молчун, в Городе ты не был,  чего  уж  там,  признайся,  мы  не
обидимся, уж больно занятно ты рассказываешь.

Идея   надвигающейся  гибели  просто  не  умещалась  в  их
головах.  Гибель  надвигалась   слишком   медленно   и   начала
надвигаться  слишком  давно.  Наверное,  дело  было  в том, что
гибель -- понятие, связанное с мгновенностью, сиюминутностью, с
какой-то  катастрофой.  А они не умели и не хотели обобщать, не
умели и не хотели думать о мире вне их деревни. Была деревня, и
был  лес.  Лес  был  сильнее,  но лес ведь  всегда был и
всегда будет сильнее. При чем здесь  гибель?  Какая  еще
гибель?   Это  просто  жизнь.  Вот  когда  кого-нибудь  деревом
придавливает -- это, конечно,  гибель,  но  тут  просто  голову
нужно  иметь на плечах и соображать, что к чему...

Обреченные,  несчастные  обреченные.  А  вернее  --
счастливые обреченные, потому что они не знают,  что  обречены,
что   сильные   их  мира  видят  в  них  только  грязное  племя
насильников,  что  сильные  уже   нацелились   в   них   тучами
управляемых  вирусов,  колоннами роботов, стенами леса, что все
для  них  уже  предопределено.
</i>

Стругацкие, Улитка на склоне.

Талантливые писатели, без сомнения.