Вадим Юрьевич Винник

Основы языческого мировоззрения
Предупреждение.

Фанатически и догматически мыслящим индивидам лучше покинуть эту страницу сразу же, не читая! Содержащиеся здесь материалы опасны для жизни ваших догм.

Язычество возвращается. В наши дни, как и полторы тысячи лет назад, на капищах ставятся вырезанные из дерева образы богов и перед ними горит священный огонь. Снова звучат слова древних славлений, принимают посвящение новые поколения жрецов и волхвов. Обновленное языческое движение постепенно набирает силу.

На запросы "язычество", "Сварог", "Велес" поисковые системы выдают уже тысячи ссылок. Множатся языческие общины, официально зарегистрированные как религиозные организации или как объединения граждан. Все это признаки наступающей новой эпохи, эпохи возвращения язычества.

Почему голос древности стал снова слышен именно сейчас? Что ищут и что находят в язычестве такого, чего не могут найти в более распространенных идеологиях? Как может языческое видение мира, складывавшееся в совсем другую эпоху и в совсем других условиях, стать значимой силой постиндустриальном и информационном обществе? В статье делается попытка ответить, хотя бы частично, на эти вопросы.

Эта статья — взгляд не извне, а изнутри. О язычестве рассказывает язычник, разумеется, небеспристрастно.

В этой короткой статье не делается попытка охватить и проанализировать общую панораму всего современного языческого движения: к счастью, язычество развивается такими темпами, что это уже почти невыполнимая задача.

По моему мнению, единственный способ рассказать о язычестве как о мировоззрении, это описать свое собственное видение язычества, не пытаясь при этом говорить от имени всех язычников (из дальнейшего будет видно, что единого для всех понимания язычества нет и быть не может).

В этой статье нет ни слова об обрядовых практиках, славянской магии и биографиях богов. Поскольку язычество очень многогранно и объемно, каждый адепт воспринимает его не полностью (такую глыбу ни одно сознание не вместит!), а выбирает из него какие-то фрагменты для себя, строя тем самым свою личную версию язычества. Лично для меня язычество интересно не мифами о деяниях богов (хотя и это тоже увлекательно и захватывающе!.. но для меня второстепенно), а тем, что дает очень стройное и цельное мировоззрение, пронизывающее все уровни бытия, включая отношение к своему "Я", к миру и своему месту в мире, к обществу, к прошлому и будущему, к Космосу.

Итак, язычество здесь понимается именно в таком смысле. Как мировоззрение, а не как вера, религия, магия, экологическая или национально-патриотическая идея, хотя все перечисленные (и многие другие) трактовки имеют место в действительности и тоже заслуживают внимания.

Квинтэссенция
Язычество — это не религия, а мировоззрение;
Языческое мировоззрение вовсе не требует веры в богов (я, например, атеист);
Язычник не тот, кто зубрит жития Перуна да Сварога, а тот, кто ощущает себя в мире по-язычески и соответственно действует (при этом не важно, как он называет свое мировоззрение);
Поскольку язычество не религия, в нем нет и жёстких канонов. Каждый язычник вправе иметь свою точку зрения на язычество;
Язычник берет ответственность за свою жизнь на себя, а не перекладывает ее на волю богов;
Язычнику свойственна диалектичность: он всегда допускает множество точек зрения на любой предмет. Черно-белые однозначные суждения не могут его удовлетворить;
Человек не раб божий, а равноправный партнер богов;
Люди, вы боги... только забыли об этом.
Весь последующий текст статьи не более, чем более развернутый комментарий к этим тезисам. И потому может быть пропущен, если сказанного достаточно для однозначного понимания сути вопроса.

Единство в многообразии
  Поскольку язычество не религия, в нем нет и жёстких канонов. Каждый язычник вправе иметь свою точку зрения на язычество.

Плюралистичность языческого миропонимания выражается уже в том, что есть множество богов и божеств, детали образа одного и того же божества в разных местностях или в разные эпохи бывают различны. Но внутренне едина основа миропонимания, заложенная в языческих мифологиях; едина суть, существующая во множестве проявлений. Фактически, язычеств существует столько, сколько есть язычников.

И при этом, как ни удивительно на первый взгляд, язычество не распадается на сотню отдельных течений (в каждом из которых ровно по одному участнику!), а продолжает существовать как единое явление духовной жизни современного общества.

Плюралистичность язычества обеспечивает ему богатство внутреннего содержания, одновременное сосуществование в нем большого числа идей, подчас даже противоположных. Какие-то из них в данный момент времени доминируют, их видно извне как "лицо" язычества, они звучат в диалоге язычества с другими мировоззрениями. Язычество как бы "экспортирует" их вовне.

Но в то же самое время существует и огромная "подводная часть" идеологического "айсберга" — те идеи, которые не находят в самой языческой среде широкого резонанса и не "экспортируются", а для постороннего наблюдателя как бы и не существует. Именно в этом невидимом для постороннего глаза идейном запасе кроется огромная сила язычества, залог его будущего прогресса и, главное, способность всегда быстро давать адекватные ответы на непредсказуемые вопросы, которые ставит время и общество.

Как только в сложном и непрерывно меняющемся мире назреет новая проблема, не только к решению, но даже и к постановке которой монолитные духовные течения были не готовы, обязательно окажется, что в язычестве кто-то уже обдумывал полезные именно для этого случая идеи, и они в латентном виде "носились в воздухе", жили в "информационном поле" языческого сообщества, и только за отсутствием спроса оставались непроявленными. Потому любые резкие изменения окружающего мира потребуют от язычества не спешного выдумывания совершенно новых идей, а всего лишь активизации уже имеющихся заготовок, новой расстановки акцентов.

Такая динамичность, подвижность языческой мысли вряд ли достижима для моноиделогий. Миф о том, что истина едина, и еще более нелепый миф, что этой единой истиной может единолично обладать верховный иерарх, неприятие всякого инакомыслия и война с каждой свежей мыслью как с ересью делают моноидеологии довольно неповоротливыми. Такую однородность моноидеологий можно даже назвать идейным вырождением.

Обратная сторона медали состоит в том, что моноидеологии оказываются гораздо эффективнее плюралистических идеологий на долгих этапах стабильности. Выработав однажды адекватную ситуации модель, силой вдавив ее в головы своим адептам и уничтожив "ереси", духовная правящая верхушка получает практически неограниченную власть над идейно однородной, послушной и управляемой массой, пока плюралисты-язычники еще продолжали бы дискуссии. Этим объясняется успех церкви во времена Средневековья и успех ислама на Востоке. Однако современное общество меняется так стремительно, что те достаточно долгие стабильные периоды, на которых могут проявиться преимущества моноидеологий, практически не встречаются, что просто вынуждает общество становиться все более языческим (хотя, разумеется, общество вовсе не обязательно принимает такое самоназвание).

Между прочим, подобный механизм обеспечения запаса маневренности системы на случай непредвиденных изменений за счет плюрализма до поры скрытых возможностей можно найти в живой природе — таков механизм действия рецессивных генов у диплоидных организмов. Огромный массив генетической информации "спит", никак не проявляясь в фенотипе, но всегда готов проявиться в следующих поколениях и закрепиться, если это окажется адекватно условиям.

Язычество — это не догматическая и неизменная формальная система, основанная на непререкаемом авторитете текстов откровений тысячелетней давности. Это живая и непрерывно обновляющаяся система, постоянно меняющая свои формы. Формы эти, временные и преходящие, отражают наш мир с его непрерывными и бурными изменениями. Потому язычество и не нуждается в канонизированных священных текстах и в догмате об их богоданности.

При смене поколений языческих идей отмирают отжившие оболочки в виде устаревших текстов. А удачная, адекватная сути миропонимания мысль продолжает жить, "одетая" в новый текст, в более отточенной формулировке, обрастая новыми, более яркими смысловыми аспектами и соединяясь при этом с другими идеями.

Языческий взгляд на язычество
Читатель мог заметить, что выше везде, если заходила речь о сопоставлении язычества с моноидеологиями (под которыми в данном контексте в первую очередь понимаются однобожные религии), сравнение велось по линии большей или меньшей успешности той или иной идеологии в решении той или иной актуальной для общества проблемы, т.е. большей или меньшей способности отвечать на сложные и внезапные запросы времени. Иными словами, сравнение проводилось в категориях его полезности для человека.

А как же истинность? Все-таки, есть языческие боги в реальности, или существует только единый бог-отец, или же вообще никаких богов нет? Современный языческий ответ (не в том смысле, что разделяемый непременно всеми язычниками, см. выше о плюрализме и отсутствии догм, а в смысле "языческий по духу") может показатся парадоксальным и шокирующим, если воспринимать его в понятийной среде, сформированной моноидеологиями:

"А какая, собственно, разница!?"

Для меня абсолютно не важно, есть они там, в объективной внешней реальности, или нет, и как их там, в их заоблачных высях, зовут. Важно, что я их славлю — ощущаю, переживаю и развиваю "духовный резонанс" с образами славянских богов, и (не молитвой — глупо молиться к тем, кого, скорее всего, нет, а своими вполне реальными практическими делами) стремлюсь приблизить свою личность к идеалу, который эти боги олицетворяют. Пусть боги существуют в моей субъективной реальности — мне этого достаточно.

Боги реальны, и языческое почитание их осмысленно постольку, поскольку следование их образам помогает в самосовершенствовании и в практических делах. Роль идеологий состоит в том, чтобы, организовывая внутренний мир людей, организовывать определенным образом и их деятельность. Потому единственный критерий и единственная шкала, которую можно применять к идеологиям — это адекватность. "Адекватна ли данная идеология" — означает "помогает ли она адептам добиваться своих целей, жить полноценной жизнью в ладу со своим Я". Ничего иного от идеологий не требуется, в том числе не требуется быть истинными (отражать положение дел в объективной реальности) — эта сфера принадлежит науке.

Тем самым, я, будучи язычником, вовсе не утверждаю истинность своего мировоззрения. По отношению к мировоззрениям понятие истинности просто не имеет смысла!

Отступление. В качестве иллюстрации
— ... А Муравей-разбойник -- гроза лесов и полей. Его вообще никто никогда не видел, но все ужасно боятся.

Тут уж Петропавел не выдержал и расхохотался:

— Как же это он — гроза лесов и полей, когда его никто не видел никогда?

— Ну как-как... Плод народного суеверия, следствие неразвитости науки... мифологическое сознание и все такое. Познать не можем — и обожествляем, что ты прямо как маленький!

...

Петропавел изо всех сил старался сохранить серьезность:

— Да как он хоть выглядит, этот Муравей- разбойник?

Ой ли-Лукой ли принял церемонную позу и начал:

— Народное воображение рисует его могучим и громадным — о трехстах двенадцати головах и восьми шеях, с тремя когтистыми лапами, покрытыми чешуей речных рыб. Его грудь спрятана под панцирем пятисот восьмидесяти семи черепах, левое брюхо обтянуто кожей бронтозавтра, а правое...

— Довольно-довольно, — остановил лавину ужасов Петропавел. — С народным воображением все понятно. А на самом-то деле он какой?

— Да ты что, муравьев никогда не видел? — удивился Ой ли-Лукой ли и, как показалось Петропавлу, поскучнел. — Ну, черненький, должно быть, невзрачный такой, мелкий... Букашка, одним словом. Но суть не в том, каков он на самом деле, — суть в том, каким мы его себе представляем. — Ой ли-Лукой ли набрал в легкие воздуха, чтобы продолжить повествование...

Е.Н.Клюев. Между двух стульев.

Нетрудно заметить, что в оценке мировоззрения с точки зрения адекватности еще раз проявляется отмеченная выше плюралистичность языческого миропонимания. Что и естественно: язычник смотрит на все, в том числе и на свое язычество, по-язычески многосторонне. А постановка вопроса об "истинности" или "ложности" в применении к идеологиям, повторюсь, принедлежит моноидеологической традиции.

Если же мыслить догматически и априори принять за истину (без достаточных разумных обоснований!), что некое единое божество существует в реальности, и вопрос только в том, как его правильно назвать по имени и как правильно понять его сущность и его волю, то все сказанное выше полностью теряет смысл. Потому суть языческого миропонимания вряд ли может быть адекватно донесена до понимания представителя монорелигии — она просто невыразима в его языке.

Миф в реальности
Если после сказанного в язычестве нет ничего от религии, то остается миф без веры — эстетическое наслаждение красотой и силой мифа, возможность черпать из него запас вложенного в него тысячелетнего опыта, переплавленного и спрессованного коллективным разумом народа — а в мифе зашифрован огромный массив философских размышлений о мироустройстве и в первую очередь о своем "Я". Такое восприятие язычества ничем, по сути, не отличается от восприятия произведения искусства. Каковым, добавлю, миф и является.

Талантливо написанное художественное произведение в наглядной форме показывает нравственные принципы, идеалы и ценности. И доносит смысл до читателя во сто крат эффективнее, чем сухой трактат, толкующий о том же на рассудочном уровне. В конечном счете, наше "Я" зарождалось и росло в волшебном мире сказок. Зрелая личность — во многом эхо усвоенных с детства книг, и мифология своего народа стоит на первом месте не только по времени усвоения.

Этим выявляется еще один аспект языческого мироощущения. Язычник сознательно обращается к мифологии, к сохранившимся отголоскам древнейшей космологии, онтологии, эстетики и этики, которые выражены образным поэтическим языком. То, что большинству современных людей мало известно и мало интересно, в сознании и в жизни язычника занимает почетное место.

Если верно, что потребность в прекрасном и в фантазии присуща человеку, то удовлетворять ее путем обращения к языческому мифу, а через него и к мироощущению — вполне естественный выбор.

Я принимаю и впускаю в свою жизнь миф. Тем мое мировоззрение отличается от мировоззрений некоторых не в меру рационализированных технократов, которые призывают давить в себе все, что не есть рацио. Я честно признаю, что мой мир — это мир сказки. Тем отличаюсь от представителей однобожных религий, которые тоже живут в сказке, но относятся к ней необычайно серьезно. Что вредит в первую очередь самой сказке, лишая ее поэтического очарования.

Почему такой добровольный самообман не ведет в тупик? Дело в том, что мир литературы, мир мифа и сказки, весь искусственный мир, созданный нашим воображением — создается и развивается не по случайности. Он отображает, проецирует, пусть порой и в очень причудливой форме, самую что ни на есть суть реального мира. Вычленяя из нее "экстракт", самое важное, то, что ускользает от рассудочного понимания. Задача сказки — быть "более реальной", чем сама реальность!

Язычество создавалось сотнями поколений наших предков. Каждый штрих языческого мифа проходил шлифовку временем и коллективным опытом. И лишь самые точные и тонкие, самые удачные догадки, прозревающие сущность мироустройства, выдерживали отбор и передавались потомкам. Космические полеты и интернет, изменив внешний облик человечества, мало затронули сущность человека. Потому и сегодня языческий миф остается куда как жизненным — повествуя о богах, он рассказывает на самом деле о нас.

Емкость и точность описания мироустройства, данного в языческом мифе, такова, что современный окружающий мир вполне можно воспринимать как продолжение и отражение мифа. Жизненность и современность древнего язычества состоит в том, что принципы, высказанные еще тысячелетия назад, продолжают работать сегодня.

Модель мифа как художественного текста способна прояснить то особое отношение язычника к своим богам, которое можно выразить формулой "не верю, а чту". Пусть, к примеру, человек многому научился в нравственном и эстетическом плане, читая "Дон Кихота". Но не будет же он из-за этого воздвигать храм Единого и Предвечного Дон Кихота и бить поклоны перед его иконой! Любить произведение художественного вымысла можно, оставаясь при этом критически и скептически мыслящим. Книгу почитал, получил наслаждение от соприкосновения с высшим стал лучше — и снова окунулся в реальный мир. В том числе и для того, чтоб вновь обретенное богатство духа проявить в жизни (а иначе зачем оно?).

Язычнику присуще умение не смешивать области применимости мифологического, опоэтизированного восприятия действительности с другими уровнями (в том числе и с рациональным) и гибко переключаться между ними по мере необходимости. Язычник может ясно видеть черты божественного буквально во всем, что его окружает: в золотых колосьях, облаках, в речных волнах, да и в самом себе. А через час спокойно делать свою работу. Язычество — это во многом способность находиться одновременно в двух мировосприятиях: религиозно-мистическом, когда сакральное ощущаешь всюду, и том будничном состоянии, без которого не удалось бы заниматься вполне земными делами.

Примечательно, что монорелигии сформировали в нашей цивилизации болезненный разрыв между небесным и земным векторами развития личности: одни, чрезмерно экзальтированные, испытывают мистические экстазы такой интенсивности, которая вряд ли совместима с психическим здоровьем, а другие в это время настолько погружаются в земные заботы, что потребности выше витальных просто атрофируются. Язычество в этой связи можно охарактеризовать как искусство уделять должное внимание обеим граням жизни, не впадая в уродливые крайности. Для ощущающего "единство в многообразии" в этом нет ни противоречия, ни даже технической сложности.

Возвращаясь к аналогии между языческим восприятием язычества и погружением читателя в мир литературного произведения, добавлю, что при таком восприятии мифа у меня нет возражений против, к примеру, христианства. Во-первых, литературные вкусы — личное дело каждого. Во-вторых, я готов признать, что при таком недогматическом прочтении Библии человек может внутренне обогатиться и чему-то научиться. Иными словами, то обстоятельство, что человек своего бога зовет Христом, для меня не есть повод к неприятию. Если при этом он образ Христа воспринимает по-язычески, без догм.

Только почему-то это так редко встречается...

Да и религиозных распрей и "священных" войн за веру при таком прочтении мифа быть не может. Как-то не укладывается в сознании, чтоб любители Флобера пошли джихадом громить любителей Тургенева. Или что поклонник Пушкина будет за смертный грех почитать прикосновение к тому Гете.

Кто такие наши боги
Мое восприятие языческих богов — не как личностей, а как образы. Боги живут и действуют, но не во внешнем мире, а в нашем сознании, не в объективной, а в субъективной реальности.

Примитивно-буквальное толкование языческих мифов и личное восприятие богов приводит к явным нелепостям. Как, кстати, и буквальное восприятие библейских мифов... только язычник, может честно это признать и воспринимать свою мифологию аллегорически, а большинство христиан продолжает цепляться за букву своих текстов. Зачастую теряя при этом их суть.

Ну как можно в третьем тысячелетии всерьез принимать буквальное понимание образа Перуна, который производит гром, в небесах потрясая своей золотой секирой? Когда известно об электрических разрядах в атмосфере. А вот ощущать изнутри ориентировнность своей личности на образ Перуна, вплоть до самоотождествления с ним — совсем другое дело.

Иными словами, образы богов — это условности, введенные людьми, чтоб через их призму, в опоэтизированной форме удобнее было познавать мир и самих себя. Миф — еще один инструмент познания, не противостоящий науке, а органически дополняющий ее. К примеру, в человеке есть такие качества, как воинская доблесть, боевая ярость, смелость и сила тела и духа. Познавая себя, человек мысленно обособляет эти качества, отделяет их от своего "Я", наделяет их самостоятельным существованием. Это и понятно: отдельно взятый язычник смертен, а отвага как таковая (маленькой частичкой которой является его личная отвага), отвага как понятие — вечна, была до и пребудет после. Остается персонифицированному образу этого качества дать имя: Перун.

Интересно сравнить с эйдосами в объективном идеализме Платона.

Человек создает представление о превосходной степени того, чем обладает сам. Это очищенный и рафинированный образ, в котором некое реальное качество доведено до крайней степени. Пускай такой степени и в таком очищенном виде в реальности нигде нет — так и должно быть, ведь идеологема не терпит полутонов. Идеал, ориентир для следования должен быть предельно ясным и "более реальным", чем сама реальность.

Наука пользуется умозрительными абстракциями типа абсолютно упругого удара, идеального газа, невесомой и нерастяжимой нити... и нормально при этом себя чувствует.

При таком подходе в ином свете предстает смысл магического обряда, обращения к божеству и (том числе молитвы). Обряд, разумеется, уж совсем не нужен богу, само существование которого во внешней реальности под вопросом. Смысл обряда в том, что язычник обращается как бы к самому себе, но в третьем лице, то есть обращается к тем качествам, которые в нем самом есть, и которые спроецированы на внешний мир и оформлены в виде образа бога.

С этим связана еще одна возможная трактовка языческого почитания богов. Если я хочу развиваться, мне нужно четко обозначить цель этого развития. Представить себе себя же, но только более совершенного. Цель — это не я, ибо я еще не таков, как этот образ. И в то же время цель — это я, во мне сейчас есть по крайней мере представление о том, каким я должен быть. Удобный и естественный прием состоит в том, чтобы, как говорят математики, "переобозначить" этот самый образ "будущего Я, который еще не Я" новым именем — именем бога, который олицетворяет данный вектор личного самосовершенствования.

Бог, которому ты поклоняешься, может быть тобой. — А.Ш.ЛаВей

Иными словами, обращаясь в магическом обряде к тому или иному богу (а обряд предполагает хотя бы частичное самоотождествление с ним), я беру на себя обязательство становиться таким, как он. И, кроме того, если самоотождествление проведено правильно, "подзаряжаюсь" от его образа теми самыми качествами, к которым стремлюсь. Похоже на то, как по мере движения по снежной равнине бросать вперед флажки, чтоб затем к ним идти. Вот эти отделенные от своего "Я" ожидания и цели и есть боги. Образ бога в язычестве — это путеводная звезда процесса самосовершенствования.

Существенно, что в отличие от флажка, до которого я рано или поздно дойду, идеалы, воплотившиеся в образах языческих богов, отнесены на заведомо недостижимое расстояние, на бесконечность. Потому образ языческого бога задает не точку, до которой можно дойти и успокоиться, а вектор развития, по которому можно развиваться безгранично.

Человек, мир и боги
Монорелигии утверждают, что мир, единожды сотворенный абсолютно совершенным богом, неизменно катится к разрушению и смерти дорогой греха. Время в монорелигиях — это вектор с началом и концом. Для язычника же реален и близок первоначальный смысл слова "время", восходящего к тому же корню, что и "вертьмя". Языческое время — это вечное коловращение без начала и конца, потому в языческом сознании понятие смерти, по сути, теряет смысл.

Книга языческих заповедей — это сам мир вокруг нас. Зачем верить в то, что и без того видишь на каждом шагу?

Мое писание давно начертано жилками по листве, реками по земле, облаками по небу. — Ярослав Волохов

А вокруг мы видим циклы природы, которая каждую осень умирает, но лишь для того чтоб обновленной возродиться с приходом весны. Зерно умирает во вспаханной земле, чтоб родиться колосом и дать начало новым зернам. Так в сознании славян-язычников укоренилось, что всякая смерть это пролог к будущему рождению. Да и вообще: жизнь сама по себе вечна и неистребима. Только чтобы жить вечно, нужно иногда ненадолго умирать. И менять облики.

Отсюда получается важнейшее для языческого мировоззрения следствие. Творение мира — не завершено. И никогда не будет завершено, ибо полное завершение есть остановка и смерть. И мы, люди, — помощники и соратники богов в деле творения. Да мы и сами есть боги и равноправные сотворцы вечно нарождающегося мира. А не исполнители чьей-то высшей воли.

Язычнику никогда и в бреду не пришло бы в голову почитать бога самоунижением, исповедуя свое ничтожество перед всесильным божеством, как делают обычно в монорелигиях. Мы своих богов уважаем, чтим как старших друзей. А друг не потребует, чтоб я перед ним унижался.

Можно провести мысленный этический эксперимент. Представить себя на месте создателя мира и подумать: неужели мне было бы приятно, если б созданные моей волей разумные существа ползали передо мной в пыли, называя себя недостойными рабами? Захочется ли наказывать их вечными(!) мучениями за отказ поклоняться мне?

В царство божие шаго-о-ом МАРШ! Ать-два! Осанну запе-е-еВАЙ!

Если бог действительно велик, ему нет дела до славословий. Только мелочная личность с патологическим самолюбием хочет все время доказывать (кому? — себе же!) свое величие. Гордому и сильному духом богу угодны не рабы, а соратники. Настоящий учитель не боится, а радуется, когда ученик его превзойдет. Настоящему богу нужен не бездумный робот-исполнитель, а самостоятельная личность, которая может с ним и поспорить. Ничего такого не найти в священных книгах однобожных религий. Все это в избытке есть в язычестве.

Наши боги сами не всесовершенны, не всемогущи и не всеведущи. И имеют мужество признать это... а, следовательно, и продолжать самосовершенствоваться. Чем и отличаются от статических, застывших образов монобогов, которые заявляют о себе, что по определению являются пределом совершенства и в дальнейшем развитии не нуждаются. Или, как полагаю я, скорее неспособны к нему и оттого прикрываются мифом о своей непогрешимости.

Outro
Язычество не ставит вопрос так, как ставят его однобожные религии: "В чем есть истина?". И тем более не пытается дать на него ответ. И уж совсем не пытается утверждать, что его ответ единственно верный. Вместо того язычество ставит вопрос "Как искать истину?" и каждому, кто в состоянии принимать, предлагает широкий выбор ответов, зачастую кажущихся несовместимыми. Оставляя бремя самостоятельных раздумий, выбора пути и труд идти по нему за тобой. И еще: любой ответ, предлагаемый язычеством, это по сути еще и новый вопрос и новое сомнение. Потому язычество никогда не станет идеологией массы, это удел того, кто отваживается мыслить самостоятельно.

Отсюда следует все. И в том числе то, что все сказанное выше о язычестве полная чушь (или, в лучшем случае, частное мнение автора), которую нужно немедленно отбросить. И, если интерес к язычеству действительно возник, продолжать самостоятельно строить свое личное язычество.

Язычество это: ...
Полнокровная жизнь здесь вместо бесплодных мечтаний о небесах;
Полнокровная жизнь сейчас вместо упования на посмертие;
Полнокровная жизнь свободного духа вместо серого существования духовных кастратов, "обрезанных сердцем" и "нищих духом";
Полнокровная жизнь критически и скептически мыслящего ума вместо слепой веры, которая ограничивает познание догмами;
Полнокровная жизнь в постоянном совершенствовании вместо смерти и застоя;
Полнокровная жизнь в ладу с природой вместо сменяющих друг друга высокомерия перед "низшей материей", якобы созданной богом для нас, и ужаса перед ее необузданными "дьявольскими" силами, когда та отказывается повиноваться;
Полнокровная жизнь в гармонии тела и духа вместо постоянных попыток умерщвления плоти и комплекса вины от их безуспешности;
Полнокровная жизнь, исполненная заслуженного уважения к себе, вместо неврозов от сознания собственной греховности и ничтожности;
Полнокровная жизнь, наполненная радостью познания и творчества, вместо постоянного покаяния;
Полнокровная жизнь смелого "Я", отваживающегося говорить с богами на равных, а порой и спорить с ними, вместо тисков "страха божия" и ужаса перед Дьяволом;