Конец семьи?
Дмитрий Мадигожин

Нет нужды доказывать то, что демографическая проблема развитых стран вызвана кризисом семьи – того общественного института, который воспроизводит Человека в самом широком смысле этого слова. Нам сейчас кажется естественным, что любое обсуждение проблем семьи идет в увязке только с проблемами материнства, и никак не с проблемами отцовства или тем более – с вопросами политики или экономики. Традиционно на государственном уровне учреждается что-то вроде комитета по делам матерей-одиночек, и этому комитету поручают думать о семье вообще. А семья у нас – это женщина с одним ребенком в качестве поощряемого обществом хобби. Как дополнительная опция может прилагаться отец, долженствующий помогать этому женскому хобби материально и морально, раз уж он имел глупость его инициировать. Вопросы о том, какую нам строить демократию, или с кем воевать, или как выкрутить руки экономике к своей выгоде – кажутся далекими от семейных проблем и поручаются совсем другим ведомствам.

Между тем, все важные современные политические и экономические явления возникли в свое время исключительно для решения проблем семьи. Экономика возникла как способ улучшить ведение домашнего хозяйства и тем приумножить собственность семьи. Военное дело, а затем и внешняя политика возникли как средства сократить потери от извечных войн между семьями, конкурирующими за территорию для своих хозяйств. Политический строй стал способом урегулировать противоречия интересов семей разного уровня достатка и притязаний. Религия и мораль, понятия стыда и греха возникли как средство укрепления семьи через внешнее давление общества, в норме запрещающее проявления сексуальности всюду, кроме семьи.

Соединительным элементом между семьей и всеми надстройками над ней служил глава семейства, владелец домохозяйства и воин в одном лице, как правило – мужчина, биологически предназначенный для выстраивания отношений своей семьи с внешним миром. В Древнем Риме гораздо чаще можно было услышать выражение "отец семейства" (Pater familias) в связи с вопросами политики, экономики и войны, чем современное "семья и материнство" в связи с государственными пособиями на бедность. Впрочем, в случае неполной семьи, когда умерший муж оставлял вдову с детьми, ее главой в любой культуре признавалась женщина, если у нее был реальный шанс справиться.

То, что греки назвали демократией, не было властью свободных личностей. "Демос" греков и римлян состоял не из личностей, а из семей, и их демократия была на самом деле не прямой, а представительской демократией, в которой отцы во всех демократических процедурах представляли свои семьи. Хотя семейный ценз для обретения мужчиной гражданских прав не всегда был выражен явно, ограничения по возрасту и по воинской обязанности делали античную демократию именно собранием глав семей. Более того, в Риме только положение отца семейства давало мужчине право владеть собственностью.

Бессемейный одиночка любого пола в древних обществах был ограничен в правах, он рассматривался как подчиненное лицо в составе семьи, к которой он был приписан, и был либо ребенком, либо рабом или слугой. Поэтому античная демократия запросто сочеталась с рабовладением. Раб юридически имел права ребенка в чьей-то семье, и его политические интересы представлял отец семейства, так же, как интересы детей и жены. Однако рабы не были, разумеется, членами той настоящей семьи, которая воспроизводит человека, просто понятие семьи было расширено древними римлянами для удобства формирования своего римского права. Семейная основа отчетливо прослеживается у таких в разной степени демократических обществ, как греческие полисы, римские республики, средневековые европейские городские коммуны, тюрко-монгольское орды и, наконец, почти современное казачье самоуправление.

Авторитарные общества вроде древнеегипетского, китайского или российского тоже состояли не из личностей, а из семей. Характерные пирамидальные структуры управления внизу опирались на глав крестьянских семейств, которые были ответственными налогоплательщиками и военнообязанными, а на вершине пирамиды располагалось правящее семейство. Особенностью авторитарного общества было то, что миллионы подданных во многих отношениях включались в состав правящей семьи в качестве детей (или рабов, что юридически было тем же самым). Доказательством того, что империями правили именно семьи, а не личности мужского пола, служат многочисленные случаи, когда трон занимала женщина, если правящая семья по каким-то причинам становилась неполной.

В любом из этих обществ иерархия личностей оказывалась двумерной – было важно не только к какой семье принадлежит человек (ты чьих будешь?), но и кем он в этой семье является. Слуга знатной семьи мог жить во много раз лучше главы бедного крестьянского семейства, но был унижен по сравнению с последним в политических правах и достоинстве, и в условиях демократии его мнения никто не спрашивал.

Структура древнего и средневекового общества вырастала из семьи и служила семье, непрерывным внешним давлением укрепляя ее и побуждая людей вступать в брак и растить детей, поскольку от этого зависел их личный политический статус. Всякий мужчина хотел стать отцом, а всякая женщина – матерью семейства. Это были не просто факты их взаимоотношений, а высшие чины семейного измерения общественной иерархии, которые определяли многие политические и экономические права человека. Сейчас только казаки сохранили (если правильно вспомнили) обычай участия в круге исключительно казаков-домохозяев, то есть глав семей. Ведь неженатый сын не заводил собственного дома, а жил в доме родителей.

Вплоть до эпохи промышленных революций имело место полное сращивание семьи, политики и экономики. Поэтому последовавшие реформы в направлении освобождения индивидуума от экономического и политического угнетения заодно, как бы рикошетом, освобождали его и от семейных связей, превратив со временем семью из основы достоинства мужчины в хобби чадолюбивой женщины. Либерализация подразумевала эмансипацию как свою составную часть. Латинское слово "emancipatio" ("выпускание из рук") означает освобождение рабов государственным декретом и отличается от понятия "manumittere", означавшего индивидуальное отпускание раба хозяином. Последними в истории актами классической эмансипации были отмена крепостного права в России (1861) и, после этого, – отмена рабства в США (1863). Отказ от рабовладения вывел из семьи, по существу, посторонних для нее людей. В этом шаге не было угрозы семье как способу воспроизводства Человека.

Однако промышленная революция была гораздо менее снисходительна к семье, чем революции политические. Появление в Европе фабрик с их разделением труда первым делом привело к спросу на дешевую рабочую силу, не обязательно мощную физически. Ее можно было вырвать только из крестьянской семьи, в которой каждый человек был необходим на своем месте. Тогда, в эпоху первых урбанизаций в Англии, целенаправленно разоряющих крестьян, впервые и возникла гениальная идея эмансипации теперь уже женщин и детей из-под гнета злых тиранов – глав семейств. Античная аналогия между правами раба и правами ребенка была использована в обратную сторону – возникла доктрина, согласно которой женщина и дети находятся в рабстве у мужчины. Причем если в отношении детей эта аналогия еще имела какие-то исторические обоснования (римский отец имел право продать своего ребенка в рабство), то в отношении женщин никакой аналогии с рабами никогда не существовало. Аристотель считал, что отец семейства осуществляет республиканское правление над женой и монархическое – над детьми. Иначе говоря, как и положено в республике, власть мужа основывалась на выборе жены и осуществлялась в ее интересах и с учетом ее воли даже в античном, насквозь патриархальном, мире.

Десятки тысяч лет никому и в голову не приходило, что мужчина в семье занят угнетением домочадцев – тяжесть его надрывного физического труда и горечь его судьбы на поле битвы совершенно уравновешивали и узаконивали его право принимать решения от имени семьи. Да и само это право мужа принимать решения служило защитой для жены и детей, на которых в меньшей степени падала кара за ошибочное политическое решение главы семьи. Убийство женщины в патриархальном обществе было особо отвратительным преступлением и приравнивалось к убийству ребенка, такие действия не оправдывала и война. Даже когда в жестоких войнах кочевников мужчины побежденного племени поголовно уничтожались, их женщины и маленькие дети просто становились женами и детьми победителей.

Если в глубине тысячелетий в каком-то племени и складывалась практика угнетения женщин и детей мужчинами, схожего с угнетением рабов, такое племя очень быстро погибало в конкуренции с соседями, уступая им в численности и здоровье новых поколений. Точно так же быстро вымирали племена, в которых женщины по какой-либо причине отказывались от своей функции рожать и растить детей. Таким образом, готовность мужчин защищать и обеспечивать женщин и детей заложена на том же генетическом уровне, как и готовность женщины давать жизнь ребенку и защищать его.

Однако гениям промышленной революции нужно было разрушить семью, чтобы получить прибыль – и на рубеже XVIII и XIX веков в Англии появились соблазнительные призывы к женщинам и детям приходить на фабрики и получать свой, независимый источник дохода, который уравняет их в правах с мужчинами. Именно тогда был нанесен смертельный удар по европейской семье, который через десятки лет выразился в феминистических движениях, а через двести лет привел к нынешней почти неизбежной гибели западной цивилизации из-за нехватки детей. Тогда был проведен первый разрез по живому – по той фундаментальной семье, которая является минимальной самовоспроизводящейся биологической единицей. Целенаправленная игра промышленников с понятием свободы была схожа с идеей о праве частей вашего тела на независимое самоопределение, осуществляемого с любезной помощью мясника. Их намеренная логическая ошибка заключалась в том, что вместо тонкой настройки равенства женщины и мужчины в семье (что бывает нужным) они обманом исторгли женщин из классической семьи, заставив мужчин "выпустить их из рук". Они влезли со своим мошенничеством в саму Любовь, которая не дает ни мужу, ни жене выпускать из рук друг друга.

Женщины и дети, придя на фабрики, вызвали резкое падение стоимости труда из-за избыточного его предложения, а также массовую безработицу среди мужчин. Тогда впервые в условиях мира (но далеко не в последний раз) мужчины обнаружили себя в положении никчемных существ, не способных обеспечить семью, и из-за этого ищущих смерти в алкогольном дурмане. Если бы тогда рабочие сумели реализовать демократический опыт средневековых цехов, которые выгибали рынок так, как им выгодно, они бы осознали действия фабрикантов как тиранию, вторгающуюся в их семью и убивающую их детей. Они бы своей властью вернули женщин и детей в семьи, а потом вступили бы в жесткий мужской разговор с капиталистами насчет того, как правильно поделить доходы от промышленности между семьями владельцев и семьями рабочих. Но воля рабочих была парализована с виду логичной пропагандой свободы личности. Впервые мужчины выпустили из рук принятие важных решений, и тут же их семьи заплатили вовлечением в потогонную эксплуатацию, а очень многие просто развалились. Эмансипация детей и женщин не была объявлена правительством, но была реализована силами, находящимися вне семьи, вторгающимися в семью и навязывающими семье чуждые ей интересы. Если считать развод аналогом римского индивидуального освобождения раба ("manumittere"), то получается, что эмансипация женщин была не чем иным, как массовым разводом под давлением общества. Результатом индустриализации, выполненной не только за счет освобождения крестьян от земли, но и за счет эмансипации женщин и детей, стал первый массовый семейный кризис, превративший народ в размолотую бесструктурную массу индивидуумов, самих по себе бессмысленных (ибо смысл их кончается с окончанием их жизни) и не способных к продолжению рода человеческого. Идея свободы влезла не на свою территорию, эмансипировав друг от друга части живого существа – семьи. Огромных усилий английской общественной мысли стоила тогда контрэмансипация детей, достигнутая через серию законодательных запретов на детский труд.

Распорядиться массой свободных от семьи индивидуумов можно и против свободы, как показала наша революция начала прошлого века, последовавшая за промышленной революцией в России. Разгром семьи, достигнутый в результате войны холостого пролетариата против крестьян, привел к утрате людьми элементарного здравого смысла, к ликвидации простейших понятий о том, что такое хорошо и что такое плохо. Из бесформенной массы индивидуумов сложился тоталитарный режим, в котором черты авторитарной империи многократно усугублялись невиданной в истории эмансипацией всех от семьи, унизившей семью до "личного, которое должно быть подчинено общественному", и поднявшей на пьедестал образы бессемейных пламенных революционеров, Павлика Морозова и отвязных женщин в кожанках, идущих с маузером в руке во главе толпы моряков.

Тогда Запад сделал выводы из эксперимента по применению своих теорий на нашей земле и временно притормозил либерализацию ради сохранения семейных ценностей, что получило название консервативного движения. В России, кстати, аналогичное движение трудно назвать консервативным, потому что нам, в отличие от Европы начала XX века, сохранять нечего – разгром семьи зашел так далеко, что ее нужно не консервировать, а как минимум реконструировать, если не строить заново. Что же касается современного Запада, то развившаяся там и агрессивно экспортируемая доктрина "либеральной демократии" уже давно стала столь же враждебна семье, как и лозунги пламенной революционерки Коллонтай, считавшей свободное совокупление комсомолок и комсомольцев таким же простым делом, как употребление стакана воды, и поощрявшей нудистское общество "долой стыд". Русская революция намного опередила искания западных сценаристов, которые в поисках свободы личности изнасиловали ее всеми мыслимыми способами. А наш театральный образ эмансипированной революционерки с маузером? Сейчас в массовом подсознании Запада, отражаемом голливудскими блокбастерами, носятся точно такие же отвязные женщины с окровавленными мечами и автоматами, и тоже обтянутые в кожу, только более изящно скроенную и не обязательно черную.

В наше время идет последняя стадия цепной реакции эмансипации – освобождение от семьи мужчин. Дело в том, что для классического мужчины, готового выполнить свои исторически и генетически предопределенные обязанности, эмансипированная жена означает бесчестную игру. Она требует от него защиты, ответственности за семью и материального содержания, как от древнеримского отца семейства, а себе предоставляет свободу от деторождения и право в любой момент уйти по причине "любовь прошла". Это приводит к вымиранию от стрессов той части мужчин, которые не сумели эмансипироваться сами, и уж точно к недобору у них потомства. В результате, по законам Дарвина, на сцену выходит новый исторический тип эмансипированного мужчины, который считает, что жена должна сама зарабатывать, что любовь кончается, когда становится невыгодной, и который в любой момент может выгнать из дома разонравившуюся жену вместе с ребенком. Что интересно, повторив этот фокус несколько раз, он получает очевидные преимущества перед классическим мужчиной в численности своего потомства. Ужас ситуации в том, что ныне достигнутая в России доля эмансипированных мужчин (то есть, по существу, уже не мужчин) может оказаться даже выше доли эмансипированных женщин. Об этом говорит тот факт, что большинство семей со смертельно больным ребенком у нас быстро оказываются без отцов, и тут уж точно не по капризу женщин. При этом эмансипированный мужчина не делает ничего такого, чего уже не сделали эмансипированные женщины, он просто отдает приоритет своей личной свободе перед своим семейным долгом, пьет свой "стакан воды", как завещала Александра Коллонтай. В результате семья в целом становится, как говорят специалисты, матрифокальной, то есть состоящей из женщины и ребенка при отсутствующем отце. И порождает новые поколения эмансипированных мужчин, неизбежно воспитываемых эмансипированными матерями-одиночками. Говорят, где-то в джунглях есть отсталые племена с матрифокальной семьей, у которых рождаемость обеспечивается только полным незнанием связи между сексом и детьми. Ничего похожего на Рим в ближайшую тысячу лет этим племенам явно не построить.

Мне представляется, что раз уж современное общество необратимо разделило семью, политику и экономику, нет никаких причин реформировать их в увязке друг с другом. Современная эмансипация от семьи – это не установление равноправия, а преступное отчуждение любящих людей друг от друга. Если мы строим свободное общество, это не значит, что мы должны освобождать человека от головы, ребенка от родителей, жену от мужа и мужа от жены. В конце концов, опыт показывает, что политические права женщин никак не связаны со свободой общества в целом. Мы знаем, насколько "свободен" был наш советский народ, предоставивший женщинам полное равноправие с мужчинами в 1918 году, и мы знаем, насколько свободна Швейцария, предоставившая женщинам право голоса на федеральном уровне только в 1971, а на уровне кантонов – в 1990 (!) году. Оставим эмансипацию в истории такой, какой она была изначально – освобождением рабов от чуждых им семей, и поставим на этом точку.

Рассмотрим теперь вопрос о том, каковы могут быть перспективы семьи, и что нам нужно сделать, чтобы ее спасти (а сделать это нужно ценой любых жертв и хоть запредельным напряжением сил всего народа, а не путем поручений непрофильным министрам). Есть несколько вариантов дальнейшего развития института семьи, которые тут можно рассмотреть только очень кратко и приблизительно.

Вариант первый, пессимистический. Мы предоставляем семейным делам идти своим чередом, отделываясь чиновничьими полумерами и сосредоточившись на росте золотовалютных запасов страны и борьбе с мировой гегемонией Грузии. В этом случае эмансипированные мужчины быстро вынудят в качестве защитной меры эмансипироваться оставшихся нормальных женщин. Лавинообразный процесс ликвидации классической семьи завершится, и мы придем к метастабильной ситуации, когда мужчины ни о чем не беспокоятся и живут в свое удовольствие, сбегая при первом признаке беременности у подруги, а женщины расчетливо рожают от выбранного производителя ровно одного ребенка и нянчатся с ним до конца своей жизни (чай, не первобытные – рождаемость под контролем). Ясно, что такое общество будет вымирать (как и сейчас), ополовиниваясь в каждом следующем поколении, а освобождающиеся территории будут законно занимать те, кто сумел остановить эмансипацию сразу после освобождения рабов. В таком случае националисты могут сколько угодно топать кованными ботинками – все равно Чечня победит, если другие конкуренты не заселят до нее русскую пустынь. Рамзан не даст эмансипации никаких шансов. Он уже знает, как чеченские женщины могут победить Россию, не обматываясь для этого дурацкой взрывчаткой, и поэтому ни за что не потребует независимости.

Вариант второй, фантастический. Мы придумываем способ отчуждения от семьи функции деторождения. Для этого уже есть вся технологическая база. Можно взять задешево сперму анонимного донора, за более заметные деньги – яйцеклетку донорши, и после оплодотворения в пробирке пересадить результат в матку наемной суррогатной матери. Затем рожденного ребенка вырастить в детском доме – и цикл завершен. Кому это нужно? Государству, которое нуждается в солдатах для защиты самой большой территории в мире и в населении для развития экономики. Следовательно, на всех лиц обоего пола будет наложен такой налог на бездетность, которого хватит на весь этот процесс, по размеру побольше удвоенных алиментов, как на сбежавшего папашку двух детей. Иначе говоря, каждый должен будет отработать на чужого ребенка заметно больше, чем он должен был бы отработать на своего собственного, но в результате не получит ни прав, ни душевной связи с человеком, появление которого на свет он оплатил. Возникает вопрос, а в чем его выигрыш-то, собственно? Понятно, когда отдельная(ый) эмансипе увиливает от вклада в ребенка, но глупо платить по полной ставке, не получая при этом ребенка. Впрочем, если бы не тяжесть судьбы детдомовских детей, я бы поддержал этот путь, чтобы все карьеристки и карьеристы заплатили за труд тех отцов и матерей, на котором они сейчас паразитируют, и чтобы обойтись без ребенка стало экономически тяжелее, чем вырастить его.

Вариант третий, разумный и потому чрезвычайный. Мы признаем, что эмансипация – это негодный способ достижения равенства в семье, поскольку напоминает разборки между жителями стеклянного дома с помощью камней. Считаем, что институт семьи должна быть реконструирован любой ценой, другого пути нет. И, ввиду угрозы гибели страны, реализуем меры общественного воздействия в пользу семьи более мощные, чем те, что действовали в Древнем Риме или в казачьей общине – с поправкой на эпоху и на фактически достигнутое равноправие полов. Мы исходим из того, что на каждую пару ныне живущих мужчины и женщины нужно более двух детей для простого воспроизводства населения. Эмансипированные женщины и тем более – эмансипированные мужчины – должны попасть под жесткий прессинг, моральный и материальный. Для их духовного подавления должны быть выделены государственные средства на контрпропаганду против антисемейной вакханалии некоторых телеканалов и многих глянцевых журналов. Вопреки требованиям отдельных политических движений, семейное положение человека должно прямо влиять на отношение к нему государства, а под воздействием этого примера – и всех работодателей. Молодая семейная пара при желании должна сразу получать в аренду недорогую квартиру из целевого государственного фонда (который надо быстро, сталинскими темпами, построить на деньги, взятые из любого раздувающегося от нефтедолларов государственного кармана), и немедленно изгоняться из нее при разводе без детей. Все карьерные дороги должны быть открыты только тем мужчинам и женщинам, у которых уже есть двое детей (можно начать с госсектора). Бездетная и однодетная семья еще не доказала свою полную состоятельность, и ее члены должны быть признаны слишком молодыми и безответственными, чтобы им можно было доверить высшую руководящую работу. Средний налог на бездетность должен быть выше, чем средние затраты на содержание ребенка, с учетом всего домашнего труда и страданий матери. И выплачиваться эта сумма должна той семье, у которой более двух детей. Разумеется, усыновленный ребенок должен давать те же права родителям, что и свой биологически.

Кто-то скажет, что от такой системы люди начнут эмигрировать. Но разве не проще создать нормальную семью и вырастить двух детей, в которых, по большому счету, и заключается счастье человеческое? Тот, кто по личным убеждениям твердо решил остаться бездетным и не хочет за это платить – пусть едет. Этих несчастных – заведомое меньшинство, и они все равно исключают себя из генетического разнообразия нашего народа. Разумеется, конкретные рецепты могут быть другими, важно осознание абсолютного приоритета задачи перед любыми другими проблемами страны. Отступать некуда, позади – семья. Всякий чиновник, сказавший о нехватке средств на реконструкцию института семьи, должен быть немедленно уволен, чтобы сэкономить его зарплату.

Хотите национальную идею? Вот она – Россия должна мобилизовать все свои ресурсы, мужество и духовность, чтобы спасти Любовь и Семью от гибели, а Европу – от вымирания. И тогда все признают Москву третьим Римом, и наплюют на тех, кто захочет быть четвертым